Где-то там бушевал очередной Московский международный кинофестиваль, кто-то дергал за рукав кинозвезд, выпрашивая автограф, кто-то прорывался правдами и неправдами на просмотры в Дом кино, но как раз в далеком от кино выставочном зале Союза журналистов СССР на Гоголевском бульваре, где никакого кино в этот день не показывали, собрались многие известные кинематографисты во главе с Элемом Климовым. Потому что здесь показывали Гнисюка.
Здесь показывали работы фотографа, многолетняя преданность которого двум музам — фотографии и кино — для нас, его друзей, коллег и знакомых, есть столь же многолетняя загадка, и не загадка, может быть, а, пожалуй, некая тайна. «Феномен Гнисюка» заключается не в том даже, что он является одновременно членом двух творческих союзов — журналистов и кинематографистов, а в том, что и раньше-то было трудно, а теперь стало и вовсе невозможно точно сказать, кто же он такой, Микола Гнисюк, — фотограф или кинематографист. Журналисты считают его своим, работники кино — своим. Последнее обстоятельство подтверждено Элемом Климовым, сказавшим о своем старом и верном друге: «Если бы нашлась стена такого размера, на которой можно было бы разместить все, что снял за свою жизнь в кино Микола Гнисюк, получилась бы гигантская фотография, повествующая о жизни, героях и страстях кинематографа». Кануло в вечность множество героев кинематографа пятидесятых, шестидесятых, семидесятых — актеров, режиссеров и операторов, чьи имена помнят теперь разве что дотошные историки кино. Но всех их помнит Микола Гнисюк — потому что всех их он когда-то снимал.
Он — фотолетописец нашего кинематографа, по его же собственному свидетельству, никогда не выбросивший ни одного снятого кадра (за исключением технического брака, разумеется).
Его отношение к тем, кого снимает, по-видимому, как раз и составляет суть, основу его профессионализма. Он дружелюбен и даже, кажется, влюблен в того, кто в каждый данный момент находится перед объективом его камеры. Свойство это редчайшее, но из этого вовсе не следует предположение, что он хоть когда-нибудь работал по принципу «Сделайте нам красиво!» (между прочим, очень многие портреты кинозвезд обоего пола, снятые другими фотографами, сделаны именно по этому принципу, не замечали?). Работы Гнисюка естественны, как… он сам.
Много раз я пытался сформулировать для себя, что же такое особенное есть в работах Гнисюка, — и не смог. Зато раз и навсегда понял, чего в них нет. А нет в них — ни грамма пошлости. Это поистине чистое искусство. Чистое — без кавычек. Чистое — в морально-нравственном и каком угодно еще отношении. Это искусство, сделанное чистыми руками, которыми руководила чистая душа.
В конце семидесятых был апофеоз застоя и его триумф. Покой и тоска царили тогда в «важнейшем из искусств», да и не только в нем. И вот однажды, рассуждая в репортерской компании о том, как работают западные наши коллеги, кто-то в качестве примера их высочайшего профессионализма привел телевизионный сюжет из «ихней» жизни, где показан был акт самосожжения.
Страшный это был сюжет, но репортер спокойно его снимал, и это казалось нам правильным с точки зрения исполнения профессионального долга. А Микола слушал-слушал и: «А я бы, ребята, не смог. Побежал бы спасать. А камеру бросил бы. Видно, не такой уж я и профессионал».
В этом он весь — Микола Гнисюк. Я, пожалуй, не припомню второго фотографа, который пользовался такой поистине всеобщей симпатией тех, с кем рядом он работает. Редкостно скупой на похвалы сценарист, актер и режиссер Валерий Приемыхов сказал о нем: «Немного я знаю людей такой душевной чистоты. В нашем деле отношения друг с другом часто складываются слишком сложно, чтобы это способствовало нормальной работе. Съемочная группа — такой уж специфический организм. Ах, если бы когда-нибудь удалось собрать группу из одних только Гнисюков…» Прелестная в своей благожелательности и в то же время чисто «кинематографическая» мечта-цитата (помните, как в «Девяти днях одного года» вздыхает Смоктуновский-Куликов: «Если бы человечество состояло из Гусевых»).
Рассматриваю фотографии, многие из которых знаю давно — они-то и составили большую часть персональной выставки Гнисюка, — но всякий раз неведомая сила возвращает меня к серии, которая называется «Лариса». Вот и она, Лариса Шепитько, женщина редкостной красоты и режиссер огромного таланта, так возмутительно нелепо ушедшая от нас — от всех нас, кто любит искусство, красоту и жизнь, — вот и она становится постепенно легендой, мифом, сказкой, потому что мы стареем, а она остается молодой. Старый и верный ее друг Микола Гнисюк позаботился о нас, оставив ее с нами навсегда. Спасибо тебе, дружище…
Стало уже общим местом всеобщее наше воздыхание по поводу отсутствия (или, скажем мягче, малого наличия) в нашей фотожурналистике репортеров-личностей. Это святая истинная правда — мало их, а много, собственно, никогда и не было, как не было и не может быть много талантливых художников, актеров или музыкантов. Что поделаешь — штучный товар. Но поскольку именно они определяют, в общем, лучшее, что есть в нашей фотожурналистике, их надо беречь, холить и лелеять.
И даже, как сделал автор этих строк, время от времени петь им дифирамбы, поскольку они того заслужили. В конце концов, дифирамб как жанр (если он помогает объективно оценить чью-то работу) тоже имеет право на существование.
Впрочем, закончу лучше словами фотокорреспондента ТАСС Виктора Великжанина, сказанными им в адрес Гнисюка: «То, как относятся к Миколе окружающие и, в частности, мы, его коллеги, — явление уникальное, уж ты мне поверь. Почему? Да потому что он — личность уникальная. Вот и все».
Об авторе: журналист, писатель, работавший в отделе фотожурналистики журнала «Советское фото», одно время возглавлявший этот отдел; бывший редактором журнала «Дружба народов».
