С портрета смотрит строгий человек. Взгляд — исподлобья. Руки скрещены на груди. Фон портрета черный. Из общего мрака выступают только голова и руки.
Я читаю под портретом надпись: Доктор такой-то… И снова смотрю и понимаю, почему вот уже десять минут я не могу отойти от портрета. На меня глядит, гипнотизируя, очень сильная личность со знаком плюс.
Доброта, милосердие, гуманность могут быть выражены так, как выразил их Микола Гнисюк: с мрачным взором, скрещенными на груди кулаками, лысой головой. Может быть, с точки зрения законов красоты, доктор не красив. Но он прекрасен.
Удивительно, но все ранее виденные мною фотографии врачей — изображали их при деле: то ли во время операции, со скальпелем, то ли в общении с пациентом. И, конечно же, в белом халате и колпаке. Иначе непонятно будет: врач на фотографии или не врач. А даже если врач, то непонятно — чем он отличается от других людей.
Доктор Гнисюка отличается от Других людей. Гнисюк увидел это сам и показал мне. И я увидела доктора глазами Миколы Гнисюка.
А вот композиция «Двое». В раме окна деревенской избы сидят двое. Он и она. Молодые, но не очень. По дороге к зрелости. В середине пути. Он глядит перед собой с безразличным видом. Она — положила голову ему на плечо. На лице — выражение тихого счастья. Отчего? Оттого, что есть любимое плечо, на которое можно так надежно склонить голову. А у него есть эта преданная щека, которая склонилась к его плечу. Вот и все. Это и есть счастье. Счастье — это когда двое.
У поляков есть выражение: «нормальна милошчь». Это значит: «нормальная любовь». Не испепеляющие страсти, от которых обгорает и корежится нутро, потому что все деформируется от сильных температур. А «нормальна милошчь». Нормальная жизнь.
Гнисюк передал тоску современного горожанина по тишине, деревенской избе, ощущению покоя — когда больше ничего не хочешь, кроме того, что имеешь в данный момент.
Талант бывает разного качества, если, конечно, можно так о нем сказать. Хичкок со своим черным миром — тоже талантлив. И можно талантливо снять замерзшую на снегу птичку либо что-то в этом роде.
Гнисюк романтичен. И его талант возвышен и романтичен. Он видит красоту даже там, где другие ее не заметят.
Однажды мы с Гнисюком шли по улице. Было то время суток, когда день смыкается с вечером. Ещё светло, но все предметы как бы осмуглены близким присутствием вечера. Было межсезонье. Моросил дождь. Люди торопились, втянув головы в плечи, и походили на пингвинов. Мы тоже торопились, каждый по своим делам. Дела эти входили в круг обязательств, а не радостей. И жизнь тоже представлялась обязательством. И вдруг Микола сказал:
— Смотрите, как девочка стоит…
Я обернулась и увидела: за окном продовольственного магазина стояла девочка в спортивной куртке. Она смотрела куда-то вниз и в сторону, как бы прислушиваясь к себе, и во всем ее обличье был конец февраля, самое начало весны. Не начало даже — предчувствие весны. И казалось, что девочка стоит и слушает в себе это предчувствие, и ее лицо было нежным и грустным. Микола Гнисюк увидел все это и показал мне. И я тоже увидела вместе с ним. Мы стояли и смотрели, как бы застигнутые мгновением искусства. А девочкина мама в это время брала картошку в пакетах, и шел дождь, и люди были одеты в темные практичные одежды.
А вот и мой портрет. Я на нем умная, красивая, голова в облаках. А мои близкие люди, которые меня хорошо знают, говорят мне, что я глупая, эгоистичная и неуклюжая, как тарантас. Кто же прав? Не может быть двух мнений. Прав Микола Гнисюк. А те, кто меня знает, меня не знают.
О! Как необходимо, чтобы среди людей ходил такой вот романтик с фотоаппаратом. Ходил всегда, во все времена суток, среди дождя и межсезонья. Прицеливался — и останавливал прекрасные мгновенья.
«Неделя», № 15, 1977 г.
Об авторе: прозаик и сценарист
